Волынская резня. Когда одни хватались за топоры и вилы, другие бросались спасать поляков

Украинские крестьяне спасли несколько тысяч поляков во время волынской резни. Хотя грозила за это смерть, они укрывали их в подвалах, стогах сена, приносили еду и прятали среди своих детей. Витольд Сабовски написал книгу об этих «праведниках».

Вы работали над этими репортажами более трех лет. И, наверное, уже представляете, после всех этих поездок на Волынь, что происходит, когда соседи вдруг хватают всё, что попадется под руку, и начинают убивать?

– Тот факт, что люди берут в руки оружие, стар как мир, и вписан в человеческую природу. Мы всегда находим оправдание своим поступкам: происхождение, религия, язык или цвет кожи. Западная Украина в 1943 году была полна украинцев, которые дезертировали с немецкой вспомогательной полиции. Они привыкли к убийствам и были убеждены, что, если теперь они не создадут свою Украину без ляхов и евреев, то возможно они будут ждать этого еще 100 лет. Поэтому убивали всех без исключения. Включая женщин и детей.

Но соседей? Людей, с которыми жили рядом дом в дом?

– Из колодца, который был во дворе бабушки и дедушки Кшимира Дэмбского, соседи-украинцы приходили и брали воду годами. Это было нормально и естественно, никто не должен был спрашивать разрешения. Накануне убийства семьи Славинских, так их звали, из всей соседской семьи, живущей за забором, пришел только испуганный дед. Сказал, что они должны бежать, потому что вся его семья готовилась убить их. У соседа с соседом всегда есть какие-нибудь поводы для ссоры. Они могут ссориться из-за границы их земельных участков, коровы, женщин, денег. Да и соседская зависть не является чем-то необычным. Однако масштабы этой жестокости не слыханы. Перепиливание пилой, разрывание младенцев – это настоящие истории. Во второй мировой войне был еще один не менее кровавый эпизод: балканских Усташей.

Когда Вы пишете о Волыни 30-х годов, Вы используете метафору шмеля, который просыпается на ладони. У людей было предчувствие, что грядёт что-то страшное?

«Да, это такое невыразимое чувство, когда вы знаете, что что-то может разрушится в любой момент, но вы не знаете что. Кого-то могут побить в трамвае, так что вы понимаете, что что-то висит в воздухе. Украина того времени была полна таких случаев, этот шмель просыпался несколько лет. То кого то избили, только потому, что был поляком, а то напали польского полицейского. Украинцам тоже доставалось. В конце концов, у националистов были планы убить самого Пилсудского, и в дискуссионных клубах по деревням они все больше и больше пускались в подобные рассуждения. Но в то же время я хочу сказать, что их понимаю.

Почему?

– Тот период времени в украинской историографии называется польской оккупацией. У них было ощущение, что Польша сломала все договоренности Пилсудского и Петлюры.

В описании польско-украинских претензий того времени вы используете дневники чешского пастора Яна Елинека …

– Пастора Елинека, спасшего более 200 человек только в своем пресвитере – евреев, поляков, украинцев и немцев, как будто сам бог мне послал. Если бы я говорил о Волыни только с польской точки зрения, я бы нанес удар украинцам. Если бы я сделал обратное, мне бы досталось от поляков. А так о взаимных претензиях поляков и украинцев, вместо меня рассказывает чех. Он не принимает ничью позицию, а только объективно пишет в своих мемуарах: о плохом отношении поляков к украинцам, но даже такое отношение не может оправдать немыслимые масштабы жестокости, последовавшие за этим. У него нет к этому никаких объяснений.

Как Вы узнали истории тех, кто спасал поляков из этого ада?

– У меня аллергия на мученичество. Когда я снова слышу, что нас поляков где-то там убивали, я знаю, что это не моя история. Но мне попалась книга опубликованная IPN о «справедливых» на Кресах, которая вместо описания убийств говорила о тех, кто нас спасал. Я подумал про себя: как я, человек, неплохо ориентирующийся в мире, никогда не слышал об этом? Нас, поляков, во время войны тоже кто-то спасал? Это так же, как у нас есть свои деревья в Яд Вашем. Так и в честь других они должны быть посажены, кто прятал нас поляков в своих сараях, когда бандеровцы поджигали Волынь?

Как вы их искали?

– Я долго собирался. Потому что как, каким образом? Я должен был поехать в деревню, постучаться к какой-нибудь бабуле, сказать: «Слава Иисусу Христу» и спросить про Волынь? Наконец, мне помог коллега, молодой историк Сергей Гладышук. Некоторое время назад он путешествовал по деревням с группой студентов из проекта «Примирение через трудную память», в котором они собирали воспоминания с этого периода, поэтому он знал, как разговаривать и с какой стороны подойти к этому заданию.

И как Вам это удалось?

– Иногда легче, иногда тяжелее. Удивительно, но было легко с женщиной, чей отец, всякий раз, когда Бандеровцы приходили за ним, делал вид, что пьян в стельку. У него был какой-то барьер, он не мог убивать людей, хотя его родные братья угрожали ему смертью. Она рассказала мне эту историю не задумываясь, случайно, потому что я пришёл в её дом чтобы спросить о чём-то совершенно другом. – Садитесь, я налью Вам чашку чая, мы поговорим минутку, – говорит она, и через мгновение я слышу самую важную, как мне кажется, в её жизни историю! Но такую быструю исповедь мне удалось услышать только несколько раз.

Откуда такая потребность выговориться?

– Эти люди не говорили о Волыни в течение 70 лет. Произошла резня, прибыло НКВД, арестовали всех бандеровцев в деревне, которых смогли найти, и всё. Это было табу. Известно, что у кого-то есть посуда после поляков, что у кого-то в доме стоит польский буфет, но об этом не говорили. Когда я начал об этом спрашивать, большинство людей больше не боялись. Они знали, что если не расскажут мне эту историю, она уйдет с ними в могилу.

Так было много раз …

– Я часто приходил слишком поздно. Например, я опоздал на три месяца, чтобы поговорить с женщиной, которая спасла двух польских детей от смерти. Когда бандеровцы сожгли соседнюю деревню, она забрала детей, убегающих из пожара, положила их в постель вместе со своими и натёрла их лица сажей. Когда бандеровцы ворвались в дом, подумали, что это украинские дети, и побежали дальше. Сколько таких историй умерло вместе с этими людьми? Я приехал, чтобы найти пани Варинову, которая помогла спасти польских брата и сестру, купила им билеты и благополучно посадила их на поезд. Оказалась, что в её доме теперь живёт только внук и понятия не имеет об этой истории.

Что руководило теми, кто помогал? Одна из героинь говорит: «Ну, как? Нужно было помочь, мы и помогали.»

– Ни один из моих собеседников не считал себя героем. – Когда коза ест траву весь день, ее нужно подоить. Когда человек нуждается в помощи, ему нужно помочь, – говорили они. В этой ситуации у вас есть секунда, чтобы решить, помочь или отвести глаза. Наш выбор – пойти вправо или влево. Здесь никто не драматизирует. Они рассказывают об этом, как о любой другой военной истории.

После войны к овдовевшей матери Мирослава Гермашевского пришла ее украинская соседка и дала одну из своих двух коз, которые у нее были. Она видела, что одинокой женщине трудно выкормить семеро детей. Она не драматизировала. Просто привязала одну козу к дереву, а с другой пошла дальше.

Вы пишете, что бандеровцы также спасали поляков.

– На Трупном поле, где находится массовая могила почти 600 женщин и детей, один мальчик выжил только потому, что бандеровец, расстреливающий людей на заднем дворе, выстрелил рядом с его головой. Это не был промах: он сознательно направил дуло в сторону и выстрелил в песок. Сделал это целенаправленно. Другой, крестьянин с Тумина, звавшийся Красный Иван, убедил своих коллег в том, что жалко расходовать боеприпасы на женщин и детей. Лучше оставить их в лесу, где они умрут с голода или их загрызут волки. И таким образом спас несколько десятков человек, в том числе пани Янину, одну из главных героинь книги. Мать Мирослава Хермашевского, раненная бандеровцем, будучи в шоке сбежала в деревню Белка, почти полностью населенную сторонниками УПА. И там кто-то принял ее, помог прийти в сознание и показал, в какую сторону убегать.

Некоторые уже просто не хотели убивать?

– Так было с Петром Парфенюком, который объехал окрестные деревни, предупреждая своих соседей. И когда начались убийства, прятал их. Спас таким образом отца Кшесимира Дембского. Он делал это потому, что один раз бандеровцы уговорили его пойти с ними на дело. Они вошли в первую хату, нет поляков. Они пошли в другую, то же. Дошли до пятой, вся семья в доме. – Почему вы не спрятались? – спрашивает командир, с которым был Петро. – Потому что мы думаем, что как захочет Бог, так и будет, – сказали поляки. «Значит, Бог хочет, чтобы вы умерли сегодня», – ответил командир, и они расстреляли всех, соревнуясь, кто больше убьёт человек одной пулей. Больше с бандеровцами Петр не пошел. Он начал спасать.

Как после войны выглядела жизнь тех, кто помогал полякам?

Было тяжело. Это легко сравнить с судьбой праведников в Польше, которые спасали евреев, но не распространялись об этом в деревне. Дочь Пана Людвиковского, Зофия, до сих пор слышит, что все жители Пребража могли быть убиты только потому, что ее отец настоял на спасении людей. Это была благородная позиция, но и страшный риск в военные времена. Такая же ситуация была у праведных среди украинцев на Волыни, которые спасли поляков.

За это грозило только одно наказание?

– Да. За помощь полякам грозила смертная казнь. Украинцы брали пример с немцев, которые расстреливали тех, кто помогал евреям. Если бы УПА узнала, что в украинская семья, о которой я пишу, взяла к себе маленькую двухлетнюю польскую девушку, чьи родители в соседней деревне были убиты бандеровцами, то всю Кашовку пустили бы с дымом. Примерно дюжину людей бы расстреляли, остальным бы сожгли дома.

Хотя вы пишете о Волыни, вы стараетесь не поражать жестокостью …

Потому что это ничему не служит, люди закрывают уши, иначе и не может быть. В книге есть сцена, когда археологи во время эксгумации на Трупным поле открывают могилы детей в возрасте от нуля до двух лет. Из-за того, что у детей этого возраста разлагаются также и кости, эти могилы выглядят так, как бы кто-то обрисовал детские тела пером на песке. Вдруг начинается дождь, и все эти рисунки, последние следы детей, размываются водой на глазах людей, которые их нашли. На мой взгляд, эта сцена говорит больше о волынской резне, чем те сотни методов пыток УПА, применяемых к полякам, которые описаны в Интернете.

Что происходит с такими местами памяти на Волыни, как Трупное поле? Существует теория, что места убийства всегда маскируются. Садится лес или засеваются поля.

– В Гае, одной из растерзанных деревень, чуть выше ямы, в которой было погребено несколько сотен поляков, была навалена мусорная свалка. Незаконная, но не случайная. Я не знаю, какой механизм позволяет выбрасывать мусор в таком месте, но я догадываюсь и сказал бы, что это некоторое отрицание того, что произошло, дегуманизация даже после смерти. Со временем свалка была убрана, но до сегодняшнего дня, когда вы идете по лесу, можно сломать ногу, потому что в лесу полно ям. Молодые люди с металлоискателями приходят и ищут золото, оставшееся после поляков. Это место раскопок. В других местах строились колхозы. На месте, где была убита семья Мирослава Хермашевского, трактор объезжал кладбище. Но в других, как в Воле Островецкой и Острувку Волынском, останки умерших были выкопаны сельскохозяйственными машинами. Люди регулярно находили берцовые кости и черепа в земле. Многие останки до сих пор все еще находятся на полях, местах выгона скота и фермах. Драма Волыни заключается в том, что там провели мало эксгумаций, это была бы огромная операция. Таких мест было около двух тысяч.

Как украинцы реагируют на такие эксгумации? Вы описываете историю Леона Попека, человека, который ездит на Волынь, чтобы чтить память таких мест.

– Он рассказывал, что он впервые отправился в Острувок Волынский с группой поляков в 1992 году, когда они начали молиться, вокруг них начали собираться колхозники. В какой-то момент кто-то не выдержал и начал и кричать на украинцев. Что вы с нами сделали? Вы убивали нас, а теперь на месте коллективной могилы, вы пасёте коров! Попек подумал, что это был первый и последний их приезд, но из группы колхозников вышла женщина-бригадир, подпёрла бока руками и сказала: было то, что было и былого не вернёшь. Но если вы замерзли, идите к нам, у нас есть термосы с чаем, выпейте и согрейтесь. Люди были удивлены. Это могло закончиться дракой, но они начали разговаривать друг с другом.

Человеческий уровень?

– Попек мало заботится о том, чтобы поляки приезжали время от времени на эту землю, могли поплакать, повспоминать и с этой болью возвратиться домой. Он хотел, чтобы поляки и украинцы оплакивали мертвых вместе, в этом он видит примирение. Для меня это трогательный момент. Ведь что с того, что Квасьневский с Кучмой обнимутся, снова падут слова взаимных извинений? Идея состоит в том, что мы стоим вместе над могилами и оплакиеваем историю города или деревни, которые перестали существовать. Мне так грустно, что эти люди лежат там, и часть нашей общей истории лежит с ними в песке.

Волынь того времени и для них была страшным местом?

– Да. Там погибло более 100 000 поляков, а также 30-40 тысяч украинцев, которые были убиты УПА по разным причинам: не хотели давать продукты партизанам, прятали поляков, потому что у кого-то был конфликт до войны, и кто-то из партизан использовал эту возможность для мести. В этих местах дважды проходила линия фронта, была огромная нищета, заканчивались запасы. Разные группы соотечественников часто воевали друг с другом. В те времена это действительно было страшное место.

Те, кто помогал, ожидают чего-либо от поляков?

– Я не встречал никого, кто ожидал бы, что мы для них что-то сделаем, например, пригласим в Польшу или привезём подарки. Они просто ждали знака, что мы выжили и помним. Я встречался с семьей Людвиковского, который укрывал евреев. Знаете ли вы, насколько важны для них медаль и диплом Яд Вашем? Это как подтверждение и живое доказательство их семейной легенды, которое они могут показать, подержать в руках. Такие эмоциональные исторические моменты очень сближают людей, а украинцы ничего такого не получили от нас. Мы никогда не говорили им о том, что они сделали, важно для нас, что за эти благородные поступки мы благодарим вас. Они никогда ничего такого не услышали.

Мы не хотим признавать, что нам тоже помогли? Мы предпочитаем быть жертвами?

– То, что мы не помним этих людей, говорит о нас как о нации, о нашей человечности. Почему мы только помним о жестоких убийцах, и не допускаем мысли о том, что нас тоже кто-то спасал? Что нас тоже прятали в стогах сена, приносили нам еду, рисковали для нас жизнью? Что не только мы, поляки, были благородными, и спасли евреев, нас тоже кто-то спасал?

Это позор?

– В книге есть такой момент, где кто-то подсказывает, что пани Шуре – одной из героинь – может, по крайней мере, привезти телевизор за её помощь. Ее отец спас поляков, она заботится о польских могилах. И она, смущенная, говорит мне, чтобы я, ради Бога, не подумал, что она делает это из-за телевизора. Это единственный момент, когда я позволяю себе в этой книге публицистику. – Пани Шура, не волнуйтесь, – говорю я ей. – В нашей истории нет места для тех, кто нас спасал. Мы не раздаём им телевизоры. Честно говоря, мы вообще о них помним.

 

Якуб Корус

источник: www.newsweek.pl

Leave a Reply

Your email address will not be published. Required fields are marked *